Сегодня, когда во многих странах мира в связи с пандемией коронавируса объявлен карантин и люди вынуждены сидеть по домам, особенно актуально будет вспомнить наших предшественников. Они также, как и мы, в свое время переживали затяжной период эпидемий и самоизоляции. Свидетелями бушующих заболеваний становились и известные нам поэты и писатели. Сегодня в журнале «ЕЩЕ» я расскажу вам:
Как жили и о чем писали русские классики во время карантина
Так, в 1606 году в разгар эпидемии чумы Уильям Шекспир написал «Короля Лира». И он был не единственным, кто провел самоизоляцию с пользой для себя и народа.
Александр Сергеевич Пушкин В 1830 году обе российские столицы — Москва и Петербург — были закрыты на карантин из-за эпидемии холеры. Всю осень Александр Пушкин просидел в Большом Болдино, где написал половину своего собрания сочинений. За это время он успел сочинить большую часть и закончить «Евгения Онегина», все сказки, циклы «Маленькие трагедии», поэму «Домик в Коломне», 32 «мелких» стихотворения и «прозою пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьется» («Повести Белкина»). Находясь 3 месяца в изоляции, поэт также писал письма своей невесте Наталье Гончаровой, свадьбу с которой пришлось перенести на 6 месяцев. Вот лишь некоторые издержки из них:
«Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы? Нет ли окольного пути, который привел бы меня к вашим ногам? Я совершенно пал духом и право не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Но не правда ли, вы уехали из Москвы? Добровольно подвергать себя опасности заразы было бы непростительно. Я знаю, что всегда преувеличивают картину опустошений и число жертв; одна молодая женщина из Константинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье — все это прекрасно, но все же порядочные люди тоже должны принимать меры предосторожности, так как именно это спасет их, а не их изящество и хороший тон.» — 11 октября, 1830 год, Болдино.
«Бесполезно высылать за мной коляску, меня плохо осведомили. Я в карантине с перспективой оставаться в плену две недели — после чего надеюсь быть у ваших ног. Напишите мне, умоляю вас, в Платавский карантин. Я боюсь, что рассердил вас. Вы бы простили меня, если бы знали все неприятности, которые мне пришлось испытать из-за этой эпидемии. В ту минуту, когда я хотел выехать, в начале октября, меня назначают окружным надзирателем — должность, которую я обязательно принял бы, если бы не узнал в то же время, что холера в Москве. Мне стоило великих трудов избавиться от этого назначения. Затем приходит известие, что Москва оцеплена и въезд в нее запрещен. Затем следуют мои несчастные попытки вырваться, затем — известие, что вы не уезжали из Москвы — наконец ваше последнее письмо, повергшее меня в отчаяние. Как у вас хватило духу написать его? Как вы могли подумать, что я застрял в Нижнем из-за этой проклятой княгини Голицыной? Знаете ли вы эту кн. Голицыну? Она одна толста так, как все ваше семейство вместе взятое, включая и меня. Право же, я готов снова наговорить резкостей. Но вот я наконец в карантине и в эту минуту ничего лучшего не желаю.» — 2 декабря, 1830 год, Платава.
Александр Грибоедов В 1820-е годы поэт и драматург пребывал с дипломатической миссией на Востоке, окруженный карантинами, которые следовали один за другим: то тиф, то чума, то холера. Грибоедов только и успевал, что хоронить своих друзей, о чем и писал в письме Вильгельму Кюхельбекеру:
«Пожалей обо мне, добрый мой друг! Помяни Амлиха, верного моего спутника в течение 15 лет. Его уже нет на свете. Потом Щербаков приехал из Персии и страдал на руках у меня; вышел я на несколько часов, вернулся, его уже в гроб клали. Кого еще скосит смерть из приятелей и знакомых? А весною, конечно, привлечется сюда cholera morbus, которую прошлого года зимний холод остановил на нашей границе. Трезвые умы, Коцебу, например, обвиняют меня в малодушии, как будто сам я боюсь в землю лечь; других жаль сторично пуще себя. Ах, эти избалованные дети тучности и пищеварения, которые заботятся только о разогретых кастрюльках etc. etc. Пересилил бы я их в сокровенность моей души, для нее нет ничего чужого, страдает болезнию ближнего, кипит при слухе о чьем-нибудь бедствии; чтоб раз потрясло их сильно, не от одних только собственных зол. Сокращу печальные мои выходки, а все легче, когда этак распишешься. Объявляю тебе отъезд мой за тридевять земель, словно на мне отягчело пророчество. И будет ти всякое место в предвижение. Пиши ко мне в Москву, на Новинской площади, в мой дом. А там, авось ли еще хуже будет. …. Прощай, мой друг.» — 1 октября 1822 — конец января 1823 года, Тифлис.
Василий Жуковский Во время эпидемии холеры двор укрылся в Царском Cеле, разместив Жуковского в Александровском дворце. По соседству на Колпинской улице в 1831 году жил Пушкин. Поэты тесно общались и обменивались новыми творениями. 3 сентября Александр Сергеевич написал Вяземскому: «… так его и несет. Редкой день не прочтет мне чего нового. Нынешний год он верно написал целый том.» И это правда. Практически одновременно с Пушкиным Василий Жуковский сочинил сказку «О царе Берендее», «Спящую царевну» и «Войну мышей и лягушек». Будучи в изоляции, поэт написал письмо Луизе Прусской, где сказал:
«Мы в Петергофе, в достаточной безопасности от заразы. Все тихо вокруг нас. Погода великолепная; природа обычно-прекрасная, блистающая и спокойная, как будто с людьми и не совершается никакой беды. И посреди этой всеобщей тишины беспрестанно узнаем мы о кончине кого-либо из знакомых людей. Здесь, на морском берегу, есть пленительный уголок, называемый Монплезиром, это небольшой дворец в нормандском стиле, построенный Петром Великим. Возле него терраса, осененная ветвистыми липами, которые теперь цветут. Море расстилается перед этою уединенною террасою; тут любуются прекрасною картиною заходящего солнца. Но, право, совестно наслаждаться даже красотами природы. С этой террасы видны на небосклоне с одной стороны Петербург, с другой Кронштадт: оба заражены холерою, и воображение невольно переносится к многочисленным сценам страданий и горя; и прекрасная картина тишины, находящаяся перед взорами, тотчас утрачивает свою прелесть: тоска точит сердце как червь.» — сентябрь, 1830 год.
10 вещей, которые нужно успеть сделать перед тем, как уйти на самоизоляцию Николай Гоголь Живя в Петербурге, Николай Васильевич сблизился с Пушкиным и Жуковским. Во время эпидемии холеры писатель работал учителем в семье Васильчиковых и подготовил к печати первую часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Находясь на карантине, Гоголь скучал по своим друзьям. Вот, что он написал Жуковскому 21 августа 1831 года:
«Если бы, часто думаю себе, появился в окрестностях Петербурга какой-нибудь бродяга ночной разбойник и украл этот несносный кусок земли, эти 24 версты от Петербурга до Царского Cела и с ними дал бы тягу на край света или какой-нибудь проголодавшийся медведь упрятал их вместо завтрака в свой медвежий желудок. О, с каким бы я тогда восторгом стряхнул власами головы моей прах сапогов ваших, возлег у ног вашего поэтического превосходительства и ловил бы жадным ухом сладчайший нектар из уст ваших… Но не такова досадная действительность или существенность; карантины превратили эти 24 версты в дорогу от Петербурга до Камчатки. Знаете ли, что я узнал на днях только? Но вы не поверите мне, назовете меня суевером. Что всему этому виною никто другой, как враг честного креста церквей господних и всего огражденного святым знамением. Это черт надел на себя зеленый мундир с гербовыми пуговицами, привесил к боку остроконечную шпагу и стал карантинным надзирателем. Но Пушкин, как ангел святой, не побоялся сего рогатого чиновника, как дух пронесся его мимо и в мгновение ока очутился в Петербурге на Вознесенском проспекте и воззвал голосом трубным ко мне, лепившемуся по низменному тротуару под высокими домами. Это была радостная минута. Она уже прошла. Это случилось 8 августа. И к вечеру того же дня стало все снова скучно, темно, как в доме опустелом.»
Федор Тютчев Постоянные карантины так надоели русским писателям, что они принялись их игнорировать. В числе прочих и Федор Тютчев, пожаловавшийся родителям из охваченного эпидемией Мюнхена на отсутствие развлечений во время карантина.
«Болезнь, досаждающая нам вот уже три месяца, правда, в значительной мере утратила силу, но по какой-то непонятной причуде последними ее избранниками оказались большей частью люди из общества. Конечно, в большинстве это были пожилые или немощные люди, все же смертные случаи, столь частые и столь внезапные, не могли не вызывать тягостного ощущения, и траур охватил все общество. К этому присоединился и придворный траур, так что мы по уши в черном. Вот в какой мрачной обстановке вступили мы в католический новый год и завершаем наш. Поистине сейчас, как никогда, уместно выразить добрые пожелания на наступающий год, и я от всего сердца шлю вам свои. На моем здоровье, равно как на здоровье Нелли и детей, окружающая обстановка никак не отразилась, не убавила она и бодрости нашего духа. Холера, несмотря на частые случаи заболевания, не произвела на нас ни малейшего впечатления. За последние шесть лет разговоры о ней прожужжали мне уши, и ее присутствие в Мюнхене не прибавило ей в моих глазах ничего нового. Я более чувствителен к ее косвенным последствиям. В Мюнхене, где никогда не было слишком много развлечений, теперь так уныло и так скучно, что трудно себе представить. Как если бы человек, и так-то тупой и угрюмый, да еще стал бы страдать мигренью.» — 31 декабря 1836/12 января 1837 года, Мюнхен.
Иван Гончаров Во время эпидемии холеры писатель и литературный критик жил обычной жизнью. В письме своему коллеге Ивану Тургеневу он признавался из Парижа:
«Хотел было я в Булони, от крайней скуки, пописать, чтобы обмануть время и себя, но это не удалось по причине той же скуки. Да еще от купанья и от осеннего равноденствия у меня делались приливы крови к голове. Была там и холера, и в иные дни умирало человек 12, а большей частью не более 6-4 человек в день. Я слышал что-то об этом, но не обращал внимания, пока в моей отели у горничной не умерла мать. А до тех пор я никак понять не мог, отчего на меня с таким ужасом смотрят прохожие, когда я возвращаюсь с рынка с ежедневной своей порцией винограда и двух больших груш, несомых мною в руках открыто. Я думал, что им странно, что барин сам ходит с фруктами по улицам. Узнавши о холере, я стал завертывать груши в бумагу, совестно стало. Погода была такая, что по утрам 3-4 человека только приходило купаться — конечно, англичане и я. А в одно утро — один я, ей-богу.» — 15/29 сентября 1866 год, Париж.
Антон Чехов Больше всего от эпидемии досталось Антону Павловичу, которого осенью 1890 года назначили холерным врачом без жалования от уездного земства. В письмах, написанных на карантине, он жаловался на отсутствие денег и времени на литературное творчество. Так, Лике Мизиновой он отправил такое послание:
«Уехать я никуда не могу, так как уже назначен холерным врачом от уездного земства (без жалования). Работы у меня больше, чем по горло. Разъезжаю по деревням и фабрикам и проповедую там холеру. Завтра санитарный съезд в Серпухове. Холеру я презираю, но почему-то обязан ее бояться вместе с другими. Конечно, о литературе и подумать некогда. Утомлен и раздражен я адски. Денег нет, и зарабатывать их нет ни времени, ни настроения. Собаки неистово воют. Это значит, что я умру от холеры или получу страховую премию. Первое вернее, так как тараканы еще не ушли. Дано мне 25 деревень, и я разыграю большого дурака. Приезжайте к нам, будете бить меня вместе с мужиками.» — 16 июля, 1892 год, Мелихово.
Алексею Суворину Чехов написал:
«Душа моя утомлена. Скучно. Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру, и ждать только холеры и в то же время быть совершенно равнодушным к сей болезни и к тем людям, которым служишь, — это, сударь мой, такая окрошка, от которой не поздоровится. Холера уже в Москве и в Московском уезде. Надо ждать ее с часу на час. Судя по ходу ее в Москве, надо думать, что она уже вырождается… сильно поддается мерам, которые приняты в Москве и у нас… В Нижнем врачи и вообще культурные люди делали чудеса. Я ужасался от восторга, читая про холеру. В доброе старое время, когда заболевали и умирали тысячами, не могли и мечтать о тех поразительных победах, какие совершаются теперь на наших глазах…» — 25 июля, 1892 год, Мелихово.
Понравилась статья? Поделитесь ею с друзьями в соцсетях, а еще не пропустите список необходимых вещей и продуктов, чтобы пережить полную изоляцию.
Свежие комментарии